Форум » РАЗГОВОР НА ЛЮБЫЕ ТЕМЫ » Мишкин дом » Ответить
Мишкин дом
Mishka: я у вас бываю нечасто... вот подумалось мне, если уж зайду, где мне резвиться? и чтоб никому плохо от этого не было. я буду тут безо всякого объяснения выкладывать стихи, сказки, ерунду-чушь и картинки. чего и вам желаю. ЗДРАВСТВУЙ форум-2
Mishka:
Mishka: .........Я влил в красную краску сок граната и капнул несколько капель своей крови, я разбавил белый цвет снегом из морозилки и добавил чернил в синюю. Я пошел не привычным путем: разлил краску на мольберте и сделал первые широкие мазки и лишь потом занялся контуром. На сей раз я не включил мощных ламп… Я решил ощутить контуры в полумраке. Это было поистине чудесно: из-под моих пальцев появлялись нежные крылья и формировались такие узоры, которых я и во сне не смог бы себе вообразить. Когда я почувствовал, что пора остановиться, я закрыл глаза. Я уже почти прикасался к ней - живой и трепещущей… Внезапно меня осенило, что у всякой одушевленной материи есть запах. Я понял, что мне необходимо вдыхать ее – не только касаться. Я нервно оглядел сумрачную комнату. В доме не было ни капли духов. Тогда я увидел вазу с цветами. Это были полевые маки и ромашки, китайские гвоздики и розы. (Я любил рисовать натюрморты. Вот – пригодилось.) Я лихорадочно сжимал в руках лепестки и выжимал цветочную влагу в свою кофейную чашку, потом я схватил мешочек со смесью специй и кинул в сок три щепотки. Я чувствовал себя магом. Я действовал совершенно безумно. ........ ............Утром я обнаружил самого себя в неестественно скрюченной позе на сосновом паркете. Хвойный запах щекотал ноздри, я громко чихнул и проснулся окончательно. Вставая, я задел головой мольберт, и именно это вернуло меня к реальности. От удара он отскочил в сторону, я осторожно осмотрел его… на нем ничего не было – он только белел чистотой и был совершенно пуст! Я ощутил ужас. Неужели же только сон?! – отчаянно подумалось мне. Я тщательно вглядывался в холст – на нем не оказалось и малейшего следа от моего мучительного ночного творчества. Я подумал, что схожу с ума. Настолько реален был процесс, что мне никак не верилось в правду. (Можно так выразиться?). Я был подавлен и разбит. Первый раз в жизни мне захотелось рыдать в голос. (Не смейтесь надо мной, я знаю эти ваши лозунги… парни не плачут… плевать я тогда хотел на все лозунги человечества вместе с ним самим…) Моей бабочки не существовало!.. Я с силой прижал ладони к лицу и… вдруг этот запах! ЭТОТ ЗАПАХ! Нереальные сочетания…и вместе с тем такие реальные. Гранатово-кофейный, пряный и цветочный… такой тонкий, такой нежный… Я ощутил трепет ее крыльев. Медленно я убрал ладони, она порхала перед моим лицом и обдувала его легонько и ласково. Она гладила меня своими чудесными крыльями, словно целовала. Моя ненаглядная. Видели бы вы ее крылья! Она была моим совершенством. Моей удачей и моим удовлетворением. Наша жизнь началась в это мгновение. Мы встретились........
Mishka: Мир, отпусти птицу… Водопады… бьются, разбивая спокойствие. Так студеной водой смыло все отчаяние… Засмеялась дико и громко - свистом хулигана Душа взвинчено летела в руки чьи-то… Птица звала свою клетку - Птица больна. Птица больна, свободы боится она как огня, Полеты слишком высоки, стремительны… она хрупка… Французские слова… ей нужно…шептали чтоб, Ушки маленькие трепетали чтобы, Днями суетливыми ловили чтобы… - волны страсти Съедали чтобы… Моря и пустыни, пески… пески - обнаженные эмоции Иссушали, ломали, ласкали, били, лечили… зноем Опаляли, умиляли, отвергали и ловили снова, Крылья гладили и сковывали… Птица пела, Пела как никогда красиво, как никогда Божественно… заливалась... Заливала кровью и желчью старые раны… ныли Они ныли, но она кричала от счастья… маленькая Разбойница, маленькая преступница, невинная, Невинная деточка чья-то… девочка любимая Чья-то… и презираемая кем-то… любимым Сильным, крепким, не тронутым – Порчей. Дожди пьет жадно, губы просят дождей, снега хотят… желают погребения мысли… от жизни устала она – птица… устала… отпусти ее, мир… Отпусти… М.
Mishka: оидин постскриптум. На разных параллелях и смеются, и горюют, и живут, и дышат Не в унисон, не вместе, только лица обративши на Восток… С отчаяньем смешавшие надежду, пальцы что-то нервно пишут, Бичуя время и плутая в направлениях заблудших строк.
Mishka: из чьих-то писем. Иногда у меня такое впечатление, что у нас с Вами общая комната с двумя дверьми, расположенными друг против друга, каждый держится за ручку, и чуть у одного дрогнут ресницы, как другой уже выскальзывает в дверь, а стоит первому сказать еще хоть слово, другой наверняка в следующую секунду захлопнет за собой дверь, и только его и видели. Он, конечно же, откроет дверь снова, ибо эту их комнату, наверное, и покинуть-то невозможно. Не будь первый двойником второго, он был бы спокойнее, он делал бы вид, что и не смотрит в ту сторону, не спеша прибирался бы в комнате, как будто она ничем не отличается от всех других, – но куда там, он делает то же самое у своей двери, а иной раз они даже оба оказываются за дверьми, и вот прекрасная комната пуста. (С)
Mishka: ......главное, мой страх – и, пойми: твоя молодость, твоя чистота, твое мужество; а ведь мой страх все растет, ибо он означает отступление перед натиском мира, а отсюда – усиление этого натиска и, опять-таки, усиление страха, твое же мужество означает наступление, отсюда – ослабление натиска и рост мужества – осчастливить меня могут только тихие письма; я бы так и сидел у их ног, счастливый без меры, это как дождь на пылающую голову. Но когда приходят те, другие письма – пускай даже они, по сути, приносят больше счастья, чем первые (только я по слабости своей лишь много дней спустя осознаю это счастье), – эти письма, начинающиеся восклицаниями (а ведь я так далеко!) и кончающиеся уж не знаю какими ужасами, – тогда, М., я в самом деле начинаю дрожать, будто при звуках штормового колокола, я не могу это читать и все же, конечно, читаю, как пьет воду измученный жаждой зверь, а страх все растет, что делать, я ищу, под какой стол или шкаф заползти, забиваюсь в угол и молюсь, весь дрожа и теряя голову, молюсь, чтобы ты, бурей ворвавшаяся ко мне с этим письмом, снова улетела через распахнутое окно, ведь не могу же я держать в комнате бурю; мне мнится, в таких письмах у тебя блистательная голова Медузы, змеи ужаса извиваются вокруг нее – а вокруг моей, понятно, еще исступленней вьются змеи страха (С)
Mishka: Вторник Сегодня опять видел тебя во сне. Мы сидели рядом, и ты отталкивала меня, не сердито, дружелюбно. Я был очень несчастен. Не из-за отталкивания, а из-за себя самого, ведь я отнесся к тебе как к первой встречной безмолвной женщине и пропустил мимо ушей голос, который шел из тебя и обращался прямо ко мне. Или, может быть, и не пропустил мимо ушей, но не мог ответить. Так и ушел, еще безутешнее, чем в первом сне. Мне вспомнилось сейчас, что однажды я прочел у кого-то: «Моя любимая – огненный столп, скользящий по земле. И он держит меня в плену. Но ведет не плененных, а видящих». Твой (С)
Mishka: ...Хорошо, и вот тебя зовет М....а, и голос ее с равной силой проникает в разум и сердце. М...а, конечно, тебя не знает, несколько твоих рассказов и писем ослепили ее; она как море – в ней та же сила, что и в море с его водной громадой, но в неведении своем эта стихия обрушивается на тебя всей своей мощью, повинуясь воле мертвой, а главное, далекой луны. Она тебя не знает, но, возможно, предчувствует истину, когда зовет тебя. Ведь в том, что твое реальное присутствие уже не ослепит ее, ты можешь быть уверен. Не потому ли, трепетная душа, ты не хочешь прийти на зов, что именно этого и боишься?(С)
Mishka: Почему-то не могу больше ничего тебе написать помимо того, что касается только нас, нас двоих в толчее мира. Все чуждое чуждо. Несправедливость! Несправедливость! Но губы лепечут, а лицо уткнулось тебе в колени.(С)
Хуссайраг: Мишка, класс. Заходи почаще, нам тебя здесь очень не хватает.
Mishka: Это Мишкин дом
Mishka: Улыбка Улыбка, улыбка-малышка, капелька, Детка! Отголосок счастья чьего-то… Здравствуй! Ты быстра, бежишь опять от меня Постой, не беги… Дала ты мне право с тобой обращаться По воле моей. Похоронить тебя в тревогах, словах? А если нет? Сохранить мне тебя, может, Как чудо, как краску? Мы этой краской размажем тебя По жизни, по небу! Как поступить с тобой, дитя Солнца – Ответь, не молчи: Приголубить тебя или отпустить В другие руки, в чужие? Хочешь воли, скажи, хочешь боли, Чего хочешь? Что милей тебе, девочка-вера? Скажи! Мои ли теплые губы милы тебе И глаза того, кто напротив?.. Или… Грузных проблем ворох, тревожный Листьев шорох и взрыв пороха – Злобных чувств канонада? Оставайся, кроха! Со мною останься – Моя ты… знаю… Я любима тобой, мы сливались не раз Знойно… … Нежно, на миг и навечно…вечно… Останься, молю, останься – Сплетем наши сети, Отловим, поймаем, обнимем, Потом чтоб делить, как дети, как дети… Удачу и смех, и счастья нашего всплеск Вдвоем…
Mishka: из зарисовки о пиратах - Эй ты, Кастель! Я надеру твою французскую задницу! Чтобы через минуту мой пистолет блестел как зеркало! Боцман Ливайн ковылял по палубе, опираясь на деревянную ногу, и сплевывал горькую табачную слюну за борт. Корсары зализывали свои раны после бури и занимались своими привычными делами. Матерясь и пошло шутя, они встречали новый день. День морской благодати. Шторм не причинил почти никакого вреда «Стиксу», и они радостно и неблагодарно отзывались о своем спасении. Вспоминали, как всю ночь прощались с жизнью. - Китаец обделался! Точно вам говорю! - Это верно! Дьявол, я чуть не задохнулся от этих ядовитых испарений! – подчеркнул Берт, жирный шотландец в замызганном килте. - Жрет всякую гадость потому что! Ха-ха-ха…. Они смеялись до коликов, брызжа слюной изо рта. Самыми гнусными голосами, которыми только могла одарить их природа, пираты заливались на все лады. И тут китайец Тан Цзинь, сидевший молча у трюма и куривший трубку тихо сказал: - Мог ли ты задохнуться от моих испарений, трусливая задница, если только и делал что глотал морскую воду и изрыгал свой свинский ужин? Берт яростно сплюнул и крикнул: - Держите меня, а то я натяну ему до ушей его глазные щели! - Зачем же тебя держать, жирный, натяни, - спокойно ответил Тан и встал. Он разделся до пояса и стал разминаться, готовясь во всем блеске показать команде свои изящные запретные приемы. Тан был с корсарами недавно, поэтому старые разбойники не переставали его задевать, так они привыкали к новичку. Он всегда держался особняком и ни с кем не общался. Тан прислуживал Мэй, капитану «Стикса». Только с ней он позволял себе общаться. Лицо Тана выражало лишь спокойную уверенность, оно было словно маска. Он смотрел на своего шумного и неуклюжего противника и ждал начала схватки. Берт уже жалел о своих словах, два заживающих ребра неприятно заныли. Месяц назад он уже попробовал свои силы в драке с китайцем после того, как попытался заставить его вымыть палубу. Кок Джей с разбитой и еще заживающей скулой тоже все время маячил у Берта в голове. Но команда радостно подначивала его и не простила бы ему отказа. Да и остановить вовремя свой шустрый шотландский язык он тоже был не в состоянии. Слова вылетали у него раньше, чем он что-либо мыслил. «Так забиякой и помру», - с горечью подумал он, щелкая суставами на волосатых ладонях. Ливайн, проверяющий как двое матросов натягивают стаксель, криво ухмылялся, глядя на зреющую заварушку. - Давай! Давай, Берт! Соперники сблизились. Тан легко и изящно скользил по дубовым доскам, Берт как пьяный медведь, тяжело переваливался из стороны в сторону, держа перед лицом сжатые кулаки, обмотанные грязными тряпками. Они ходили по кругу. - Ну, потанцуй со мной, потанцуй! Давай, желтомордый! А-а-а-а! Покажи мне свой танец!... – хрипло выкрикивал Берт. Тан Цзинь сверкал своими белоснежно-влажными белками и, не мигая, смотрел в голубые глаза соперника. Берт атаковал первым . Он попытался заехать китайцу в челюсть своим увесистым мохнатым кулаком. Однако попытка не удалась, зато Тан рассек ему бровь носком. По лицу шотландца потекла кровь. Он разъяренно нападал, но каждый раз промахивался и получал то в бедро, то в плечо, то в колено. Он выл от боли, но продолжал танцевать с китайцем, качаясь из стороны в сторону. - Берт! Берт! Берт! – кричала команда. Наконец он выдохся и, решив одним ударом закончить все, замахнулся правой рукой. Тан ушел влево и Берт грузно свалился в открытый трюм, не удержав равновесия. Вся команда дружно гоготала над открывшимся из-под килта видом. - Жирная задница! - Мохнатая! Хааааа-хххааааааа! - Отдыхай, приятель! Тан молча подошел к еще дымящейся трубке, оставленной им на ступеньке и со вздохом пустил кольца дыма. Дверь каюты с треском распахнулась. - Что за шум, Ливайн?! – прозвучал низкий женский голос. - Да пустяки, Мэй, твой желтомордый снова изувечил моего матроса. - Ха-ха! Тан, милашка! Как я прекрасно выспалась! Мэй была невысокого роста. Она носила широкий ремень, стягивающий тонкую талию, глубокий вырез ее корсажа обнажал высокую грудь. Это было единственное, что выдавало в ней женщину. Загорелая и худощавая она напоминала бы мальчика. Копна смоляных кудрявых волос выбивалась из-под платка, закрывающего лоб, она носила его всегда. Огромные золотые серьги-кольца и кожаная ладанка с ликом Богородицы на шее. Агатовые глаза хищно горели на смуглой коже. Она непрерывно улыбалась. Это была даже не улыбка, а усмешка, немного кривая. Мэй была потомственной корсаркой. Она родилась в море и, похоже, не собиралась жить на суше до скончания своих дней. Она ловко вскарабкалась по рее на грот-мачту и стала всматриваться в горизонт. Что-то крикнув пирату в марсе, она захохотала как безумная. Чумазые пираты с восхищением наблюдали за своей богиней. Это была единственная женщина на судне, но никому из морских бандитов никогда и в голову не пришло иметь к Мэй что-либо похабное. Они берегли ее как святыню. Многие знали девушку с детства. Глотали все ее оскорбления, терпеливо сносили пощечины и прощали ей прочие обиды, которыми она, не задумываясь, щедро одаривала их все 23 года своей жизни. - Рэндл, старая вонючка! Что там видно в твоей трубе?! – крикнула она. - На горизонте какая-то маленькая точка, Мэй, - отвечал он, глядя в подзорную трубу. – Похоже, обломок мачты или… да там человек, Мэй! Человек! - О, теперь я тоже вижу точку! Наверное, вчерашний шторм его принес! Она громко свистнула и закричала: - Человек за бортом! - Шлюпку на воду! - отвечая на ее призыв, отдал команду боцман.
Mishka:
Mishka: из писем. В моем шкафу воспоминаний ты стекло на дверце. Я смотрю на многие вещи в шкафу сквозь него. Думаю, так будет всегда. Ты никогда не будешь рядом, но ты всегда со мной.
Mishka: ....Кто мы такие, чтобы брезговать друг другом? А может, можно хотя бы попытаться увидеть в других то, что видит Бог? А не то, что видим мы? А может, это хоть на какую-то четверть получится. А если нам от этого будет не очень приятно, и мы ничего не приобретем, а только потеряем… а для кого еще мы несем все наше добро?...
Mishka: ....В сущности ведь никто не хорош. И всяк человек - ложь. Значит, других не будет. Лучших не будет. И однажды наше время кончится....
Mishka: Я смугла, но собою прекрасна, Как все девушки Иерусалима. Как Кедара шатры я игрива, Как завесы Твои в небе ясна. Это солнце меня подглядело — Осмуглило девицу слегка. Виноградники я стерегла Братьев милых, а свой... проглядела. ПЕСНЬ ПЕСНЕЙ СОЛОМОНА Версия Феано
Mishka: Я сравнил бы тебя с кобылицей Фараоновой, чудная дева! Всем же обликом ты -- королева, Что играет златой колесницей! Твои щечки, что персик румяный, Твоя шейка в серебряных бусах. Грациозность -- сладчайший из вкусов, Взгляд пьянящий, зовущий и пряный. оттуда же.
Mishka: Эта Песня во веки веков Не утихнет, коль сердце живо. В ней Любви прорастает зерно, В ней ключи от заветных замков. Я -- печать на руке и на сердце, Я как ад тяжела и всевластна, Да как рай я светла и прекрасна, Никуда от меня вам не деться! Я -- стена для ума, но и дверь! Для влюбленных, что жаждут друг друга. Я -- обитель для лучшего Друга, Млечный Путь я, живая купель! Погрузи весь рассудок в меня, Ароматы вкуси неземные! Распахни все свои кладовые, Пусть проснется на сердце заря!
полная версия страницы